После ухода Альпрена Дворак вернулся в лабораторию. Коробки с препаратами были сложены на столе и ожидали описания. Эту тихую одинокую работу Дворак любил. Он целый час сидел, склонившись над микроскопом, отгородившись от всего мира. Тишину нарушало только позвякивание стекол. Отшельник в своей келье, отгородившийся от всего света. Обычно ему нравилось работать в уединении, но сегодня он чувствовал себя несчастным и разбитым и не мог сосредоточиться.
Он посмотрел на свой палец, где остался крошечный шрам от лезвия скальпеля. Напоминание о том, что и он смертен, что мелкие на первый взгляд события могут привести к катастрофе. Можно не вовремя спуститься с тротуара. Сесть не на тот самолет. Перед сном выкурить в постели сигарету. Призрак смерти постоянно следит за нами, все время ждет своего часа. Дворак смотрел на шрам и представлял, как распадаются его нейроны, доведенные до самоубийства полчищами чужеродных прионов.
И ничего нельзя поделать – только сидеть и ждать появления симптомов. Год, от силы два. А потом наступит освобождение. Жизнь снова к нему вернется.
Он закрыл коробку со стеклами и уставился на пустую стену перед собой. «А когда вообще у меня была настоящая жизнь?»
Дворак задумался, не слишком ли поздно начать ее.
Ему сорок пять, бывшая жена счастливо вышла замуж, единственный сын уже начал обретать самостоятельность. Последний отпуск шесть месяцев назад Дворак провел один, путешествуя по Ирландии, от паба к пабу, наслаждаясь случайными знакомствами, впрочем, короткими и поверхностными. Он не считал, что испытывает потребность в компании до тех пор, пока однажды не заехал в какую-то деревушку на западе страны и не обнаружил, что единственный местный паб закрыт. Стоя на пустынной дороге в незнакомом населенном пункте, он испытал такое неожиданное и глубокое отчаяние, что забрался в машину и махнул прямиком в Дублин.
И сейчас, пялясь на пустую стену, он ощущал приближение такого же отчаяния.
Зажужжал интерком. Дворак вскочил и схватил трубку.
– Да!
– Вам звонят сразу двое. На первой линии Тоби Харпер. Хотите, чтобы я снова ее отправила?
Ему потребовалась вся сила воли, чтобы сказать:
– Передайте, что я не могу ответить. И неизвестно, когда смогу.
– Другой звонок от детектива Шиэна, по второй линии.
Дворак нажал на кнопку второй линии.
– Рой?
– У нас есть еще кое-что по этому мертвому ребенку. Или как его там назвать, – сообщил Шиэн. – Вы помните ту девушку, которая вызвала «скорую»?
– Молли Пикер?
– Да. Мы нашли ее.
– Извините, но доктор Дворак не может сейчас ответить.
Тоби повесила трубку и расстроенно взглянула на часы. Она целый день пыталась дозвониться Дэниелу, но все ее звонки отклонялись. Она знала, что полиция готовит какое-то дело против нее и, если бы ей удалось поговорить с Двораком, Тоби смогла бы убедить его по-дружески рассказать об уликах.
Но он не хотел отвечать на ее звонки.
Отойдя от поста медсестер, она приблизилась к боксу, где лежала мама. Тоби стояла у окошка, наблюдая за тем, как поднимается и опускается грудная клетка Элен. Кома развивалась, и у пациентки уже не было самопроизвольного дыхания. Последняя томография показала новое кровоизлияние, и вставал вопрос о кровоизлиянии в варолиев мост. Возле кровати, устанавливая капельницу, хлопотала медсестра. Почувствовав взгляд, она обернулась и увидела Тоби. А потом снова отвернулась – чересчур поспешно. Сестра как будто не узнала ее и даже не удостоила кивка – эти факты говорили сами за себя. Служащие больше не доверяли Тоби. Никто не доверял.
Она вышла из больницы и села в машину, но мотор заводить не стала. Она не знала, куда ехать. О доме даже и речи быть не могло – слишком тихо, слишком пусто. Четыре часа – слишком рано для ужина, даже если бы у нее был аппетит. Сбитый суточный ритм все еще давал о себе знать, несмотря на попытку перейти на дневное расписание, и Тоби не могла сказать заранее, когда проснется голод или навалится усталость. Единственное, что она знала наверняка, – в голове у нее туман, и все идет наперекосяк. Вся ее жизнь, так хорошо организованная, теперь полностью и безвозвратно рухнула.
Тоби открыла сумочку и достала резюме Джейн Нолан. Она все время таскала его с собой, собираясь обзвонить всех четырех прежних нанимателей Джейн, порасспрашивать их – может, они проговорятся, что их «превосходная» сиделка не такое уж совершенство. Она уже поговорила по телефону с тремя директорами домов престарелых, и все давали Джейн блестящие оценки.
«Пусть их она обдурила. Но я-то знаю правду».
Единственный работодатель, с кем она еще не говорила, – дом престарелых «Уэйсайд», расположенный всего в нескольких километрах отсюда.
Она завела машину.
– Мы бы с распростертыми объятиями приняли Джейн обратно, – заверила главная медсестра Дорис Мэйкон. – Из всех наших служащих пациенты любили ее больше всего.
В доме престарелых «Уэйсайд» было время ужина, и тележки с едой только что прогремели в столовую. Пациенты с различным состоянием сознания сидели за четырьмя длинными столами и почти не разговаривали. Слышны были только голоса сестер, разносивших подносы: «Вот ваш ужин, дорогая. Вам помочь завязать салфетку? Давайте-ка я нарежу вам мясо…»
Дорис оглядела седоголовое собрание и пояснила:
– Они так привязываются к некоторым сестрам. Знакомый голос, приветливое лицо – это для них все. Когда сестра уходит, некоторые из наших пациентов буквально облачаются в траур. Ни у кого из них нет семьи, так что мы становимся для них родными.